Обратите, господа внимание на дядю Василия.
У него от похмелья и голода губы синие-пресиние.
Дядя Василий – ветеран,
Прошёл Афган,
Чечню зацепил, вернулся - запил,
Попал к нам.
Стоит у Собора с утра и до ночи,
Просит у сограждан посильной помощи.
Худой, кожа да кости,
Нарушает, одним словом, общественное спокойствие.
От дяди Василия пахнет говном. И перегаром,
Где-то в подвале у него дом,
На сыром полу грязный картон,
И какие-то тряпки…
Господа, разве он защищал вас даром?
От господ, «хуго боссом» за вёрсту прёт,

Вам не по вкусу фекальная вонь?
А дядя Василий обосрался во сне,
Поэтому штаны у него в говне:
Он бесконечно долго падал на рёбра Кавказских гор
Вместе с вертолётом,
Погибла вся рота.
Выжили только он и пилот,
Замучила икота…

Обратите, господа внимание на дядю Василия.
У него от похмелья и голода губы синие…


Пока эти строки всплывали сами собой в моей голове, я стоял у окна в тамбуре и курил третью сигарету подряд, и, не отрываясь, смотрел в окно. За окном, мерно покачиваясь в ритме стука колёс уносились прочь, убегали от меня горы.
Горы. Ничего не видел я прекраснее до этих пор. Вот, наверное, где хорошо и спокойно жить. В горы нужно уходить от мира, чтобы обрести покой. Поняв это, я начал нервничать, стал курить, и сочинять новую песню. Всегда, когда конструктивно нервничаю, сочиняю песни. Только песня получалась без ритма, рифмы и размера. Но тематика моя, как сказал один мой знакомый: «Незнайка – это современный Некрасов с гитарой». Я пою о грязи , а Незнайка – моё имя.
Простите мне мою невежливость, залюбовался синими валами гор, и забыл представиться.
Я мечтаю стать отшельником с четырнадцати лет. Тогда же я совершил первый в своей жизни «уход». «Уход» от участия в том, что теперь я называю «коллективным безумием» или «онтологическим шумом», именно тогда стал моей идеей фикс. Символом веры, если хотите.


Отступление первое. Скользкие подоконники.


К первому уходу меня подтолкнули несколько факторов: бурный развод родителей, после которого они так и остались жить вместе, по-старому, со скандалами и примирениями, первая чеченская и горящая со всех сторон Сербия. А ещё за мной охотилась почти половина (не могу подобрать слово, чтобы правильно их назвать) пацанов из моей параллели. Хотели побить. За несколько дней до моего первого ухода произошёл такой случай.
В тот день я пришёл в школу пораньше ( встал в шесть часов, чтобы поспеть приехать на уроки к восьми - я тогда жил в деревне, в пятнадцати километрах от города). Первым уроком должна была быть химия, но кабинет оказался заперт. Прозвенел звонок, но ни учитель, ни одноклассники-хорошисты (мой класс состоял из хорошистов, которых собрали по всей школе) так и не появились на горизонте. Никого нет, следующий урок через полчаса – я сел на батарею у окна и стал ждать. Я о чём-то мечтал, не помню о чём…
- Слышь, чё за хуйня, бля… Вы нахуй вчера ко мне приходили?
Помечтать не удалось. Передо мной стояли двое моих бывших одноклассников – маленький худенький Алмазон (с ним я учился в пятом классе) и сутуловатый, здоровый, как племенной бык, Гоша (Игорь Анисимов, с ним я учился с шестого по девятый). Когда-то я даже дружил с ними, особенно с Гошей. Мы вместе ходили на тренировки в 22 школу. И Санёк Павлов, с которым мы вчера к этому долбоёбу ходили, и Рафа тоже. Только теперь мы были врагами – он был типа «демидовский», а мы, спонтом, «бродвейские»… Так назывались наши «толпы», говоря по-русски, молодёжные преступные группировки…
- Ты хули молчишь, баран! – Алмазон скривил рот и раскрыл пошире раскосые чёрные татарские глаза. Хотел выглядеть серьёзнее. И страшнее, наверное. Прямо как соловей разбойник из детской книжки про Илью Муромца. Сидит на ветке чёрненький и коренастенький Соловей, и сверкает раскосыми очами…
На оскорбление всегда нужно отвечать большим оскорблением. Таков закон. И я начинаю в ответ:
- Сам ты баран ебаный, хули ты выпялился, тулумбас хуев!
Мои дворовые друзья не ожидали такого обращения. Особенно от меня, до недавнего времени бывшим мальчиком для битья – очень умным, но слабым и добродушным мальчиком. Никогда люди не прощают ни первого, ни второго.
- Тэ бля, ( так говорится «ты» - очень быстро и резко), айда шоль в туалет, побазарим…
«Айда шоль поговорим» - значит надо уйти куда-нибудь, где не видят учителя, и там уже драться. Драться – это с моей точки зрения. А с их – затоптать меня одного группой сотоварищей. Так было уже не раз. Но другого выхода у меня нет, если я откажусь, меня будут бить свои. За трусость наказывают, правда, меньше, чем за сердечное отношение к людям.
- Ладно чё (именно «ладно чё», без «чё» только «черти» говорят), - я сплёвываю на пол под ноги сутулому Гоше, - айда, бля, в туалет, побазарим…
- Ну что, брат, нравится? – я и не заметил, что Флет тоже вышел покурить в тамбур – купить бы здесь себе дом, и жить… Горы окутанные туманом. Покой и полнота бытия.
Познакомьтесь. Это мой друг, Альберт Валиев, по погонялу - Флет. Человек с лицом министра обороны. Обладатель замечательно склочного и упрямого нрава. Программист.
Мы подружились, когда мне было восемь лет. Я не знаю почему, с этим человеком мало кто умеет дружить – он умён, упрям до безумия, неряшлив, каждые пять минут пьёт кофе и курит. Редко чистит зубы. Долгое время он нигде не учился и не работал, за что его презирала вся нижнекамская богема. Богема и меня презирала. За то, что гоп. Я не пытался доказывать обратного.
А он не хотел никого презирать.
Флет почти прописался у меня дома, до полуночи мучил моих нечастных родителей и соседей неумелой игрой на гитаре. В полночь с заводов в город возвращалась вечерняя смена, и Флет на заводском автобусе, полном почерневших от непосильной работы, копоти и безденежья работяг, уезжал к себе, как он говорил, к месту постоянной дислокации. Он жил на другом конце города…
Потом, когда я уже учился на подготовительном в Университете, у Флета внезапно открылся дар к компьютерам. И просто удивительная, лошадиная какая-то работоспособность. И вечно грязный, патлатый и прокуренный анархист начал превращаться в человека с железными нервами и каменной задницей.
- Покурить оставь, братишка…
- На, - он глубоко затягивается, и сигарета сгорает до половины. Флет способен выкурить сигарету в две затяжки. Я бы упал в обморок. У меня слабые лёгкие, и курю я аккуратно и медленно; со стороны кажется, что я аристократично наслаждаюсь процессом, на самом деле меня тошнит, если курю по-другому. – Попробуем договорится с проводниками, чтобы они довезли нас за половину цены до Омска. Там выйдем на трассу, дойдём до Новосиба, а там и до Красноярска рукой подать…
Флет упирается лбом в стекло и пристально смотрит вслед убегающим горам, как будто там скрывается ответ на давно мучающий его вопрос...